Издательство «Манн, Иванов и Фербер» представляет роман американской писательницы Керри Мейер «Книжный на левом берегу Сены» (перевод Елены Лалаян). Книга основана на биографии Сильвии Бич — американской писательницы, издателя, владелицы книжного магазина, одной из крупнейших фигур литературного Парижа между Первой и Второй мировыми войнами.
В 1922 году Сильвия Бич под маркой своего магазина опубликовала роман Дж. Джойса «Улисс».
Париж, 1919 год. Юная Сильвия Бич открывает книжный магазин «Шекспир и компания» на богемном левом берегу Сены. Она еще не знает, что творит историю. Многие ведущие писатели «потерянного поколения» будут считать этот магазин своим вторым домом.
Сильвию затягивает водоворот новых знакомств, литературная жизнь в Париже бурлит и искрится. Эрнест Хемингуэй, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Джеймс Джойс, Эзра Паунд — все они в те годы еще не почтенные классики, а дерзкие честолюбивые люди со сложными характерами.
Магазин Сильвии становится для них центром притяжения, но и столкновения неизбежны. Разочарования и предательства не заставят себя ждать, минуют ревущие двадцатые с их бесшабашными вечеринками, но двери «Шекспира и компании» останутся открытыми для всех, кто не мыслит своей жизни без книг.
Предлагаем прочитать фрагмент книги. Но лишь когда Сильвия начала всерьез терзаться бесцельностью своего существования, в ее мозгу забрезжила и начала принимать конкретные очертания некая мысль.
Собственная книжная лавка. Ее заведение будет привлекать такую же публику, как у Адриенны.
Но вдали от магазинчика, который она так полюбила, и от его хозяйки, которую она полюбила слишком сильно. Нью-Йорк достаточно далеко от Парижа, чтобы защитить ее несчастное сердце. Да! Книжная лавка! Ее собственное заведение.
Идея всё сильнее захватывала Сильвию, и она уже не могла удержать ее в себе, не могла не поделиться с Адриенной и Сюзанной, когда они вечером готовились к очередным чтениям, заставляя магазин рядами стульев, а стол — бутылками с вином.
Вообще-то Сильвия караулила момент, чтобы обсудить свою идею наедине с Адриенной, но Сюзанна как на грех всё время крутилась рядом. — Я, между прочим, подумываю открыть в Америке магазин книг на французском языке, — обронила Сильвия, изо всех сил стараясь не выдать переполнявшего ее энтузиазма.
— Какая чудесная мысль! — воскликнула Сюзанна, что стоило ей приступа кашля. Адриенна бросилась к ней, схватила одной рукой за локоть, а второй стала круговыми движениями поглаживать ее спину между выступающих острых лопаток.
Вот бы почувствовать, каково это. — Мысль и правда замечательная, — согласилась Адриенна, не спуская глаз с Сюзанны, пока та отходила от приступа.
— А мы что будем делать без тебя здесь, в Париже? У Сильвии сердце чуть не выскочило из груди при мысли, что по ней могут, по ней будут скучать.
— Мне тоже будет вас очень не хватать. — Но всё же твой дом Америка, — продолжала Адриенна, и в ее тоне проскользнули — неужели правда? — нотки сожаления. — В этом я как раз не уверена. В последние месяцы я чувствовала себя здесь счастливее, чем могу выразить словами.
— Мы не меньше твоего счастливы, что ты с нами. Снова кашель, снова поглаживания. У Сильвии заныло сердце. Нью-Йорк. Достаточно ли он далеко? Она понимала, что должна уехать из Парижа, иначе ее сердце разобьется, но еще не была готова насовсем оставить Европу и заняться книжным магазином в Нью-Йорке, и потому, когда ей на глаза попался плакат Красного Креста о наборе добровольцев в Сербию, возбуждение затопило ее с головы до пят.
Она никогда не бывала в Белграде, и она хотела хоть чем-то помочь военным действиям.
«Призыв на службу — дело столь же благородное, как и призыв к служению Богу», — часто повторял ее отец, а Сильвии уже доводилось быть волонтером — в 1916 году, когда она отправилась в сельскую глушь Франции помогать крестьянам пахать земли.
Нет, она не перевязывала раны и не сидела за рулем кареты скорой помощи, но и ее работа была тяжелой и благодарной, и позже Сильвия тосковала по такой цели и по очищающему физическому труду.
Так что конец 1918 года застал ее почти в двух тысячах километров к югу от Парижа, одетой в брюки цвета хаки и с рюкзаком, набитым консервами и стопкой дорогих ее сердцу книг, включая «Портрет» Джойса, который в последнее время она страстно жаждала перечитать; она нашла утешение в том, как герой стремится прийти к более самобытному образу жизни в этом мире.
Она узнавала себя в попытках Стивена Дедала обрести смысл через интеллектуальный поиск, ей приносили искупительное освобождение его описания похоти, в милосердные моменты заглушавшей чрезмерное кипение его разума.
Каково это — отдаваться страсти настолько, чтобы забылись все прочие беды? Сейчас забыться у нее получалось, только когда она сосредоточивалась на нуждах селян под Белградом и подвергала свое тело тяжелому многочасовому труду.
Хотя Перемирие* объявили совсем вскоре после ее приезда, противопехотные мины по-прежнему оставались в земле, а вражда между недавними противниками никуда не делась.
В итоге то и дело вспыхивали отдельные стычки со стрельбой, в результате которых люди получали ранения от шрапнели, требовавшие ухода, к тому же местному населению от мала до велика не хватало одеял, одежды и обуви, средств гигиены и, конечно, продовольствия.
Сильвия была и сиделкой, и заботливой тетушкой, и амбулаторной медсестрой; она штопала носки, читала вслух, писала под диктовку письма, держала за руку и делала всё прочее, в чем нуждались вверенные ее попечению люди.
Всякую минуту раздавался какой-нибудь громкий звук, и, хотя ее ухо тотчас распознавало безобидный скрип двери или чих автомобильного мотора, Сильвия замечала, что молодые мужчины вокруг нее — на лазаретных койках ли, в тавернах, на рынках — вздрагивали, съеживались, а то и пытались спрятаться, вжимались в землю или, скорчившись, норовили заползти под перевернутый мусорный бак, если позволяли его размеры.
Поразительно, куда только не могли вместиться несчастные контуженые мальчишки, складываясь в три погибели.
Сильвия старалась не замечать, как трескается и кровоточит от работы на улице кожа ее вечно окоченелых пальцев и кистей, но потом одна молодая венгерка, добрая душа, поделилась с ней баночкой целебного бальзама, и тот, хотя и вонял овечьей мочой, прекрасно защищал ее руки даже в самые суровые зимние холода.
Она и оглянуться не успела, как ее работа превратилась в тяжелый труд, от которого по спине всё время струился пот.
Однако физические усилия действовали на нее благотворно.
В конце тяжелого дня она зажигала свечку и немного читала на своей жесткой койке.
И «Портрет» тоже, да, но именно Уитмен почти каждый вечер убаюкивал ее. Томик обожаемых ею «Листьев травы», разбухший и потрепанный, стал для нее чем-то вроде молитвенника, приносил утешение и скрашивал одиночество.
При этом слова Уитмена еще и растравляли в ней тоску, когда ее глаза задерживались на строках стихотворения «Запружены реки мои»: Только бы нам ускользнуть ото всех, убежать беззаконными, вольными,Два ястреба в небе, две рыбы в волнах не так беззаконны, как мы**.
Как жаждала ее душа своего беззаконного ястреба, хотя она знала, что у самого Уитмена пары не было.
Никогда он не женился, никогда не заводил ни с кем близких отношений наподобие тех, что связывали Адриенну с Сюзанной. Он определенно знавал близость и испытывал влечения плоти.
Но именно поэзия — его работа — была семенами, что он посеял. Чем дальше, тем сильнее Сильвия убеждалась, что работа могла бы стать главнейшим свершением в жизни. Она обдумывала эту мысль, пока пришивала пуговицы и тряслась в грузовике по пыльным дорогам, развозя консервы, она приспособилась выметать ею, как метелкой, романтические воспоминания об Адриенне, которые нет-нет да и прокрадывались в ее сознание.
Однако сколь ни ценила она свое волонтерство в Сербии, такая работа никак не отвечала ее жизненным чаяниям.
Слишком многое унаследовала Сильвия от своей матери, слишком глубоко сидела в ней привязанность к Парижу, к искрометному разговору, к утонченным деликатесам; ох и позлорадствовала бы Киприан, решись Сильвия сделать ей подобное признание, и она не могла не улыбаться, представляя, какое оно произвело бы впечатление на сестру.
Французская книжная лавка в Нью-Йорке.
Да, это подойдет как нельзя лучше. Как показал ей пример А. Монье, жизнь ради книг и среди книг не только возможна, но и достойна. В моменты затишья или за простой механической работой Сильвия мысленно расставляла книжные полки и мебель в помещении своего будущего магазинчика.
Маленькая лавка на усыпанной листьями улице в даунтауне, вероятно, в особнячке из бурого песчаника с небольшой квартирой наверху, где она станет жить.
Внутри будет теплый свет, а зимой она сможет предлагать посетителям горячий чай. Она будет устраивать обеды для преподавателей Колумбийского университета и Принстона, а также для местных литераторов, знакомых с творчеством Флобера и Пруста; она будет подавать им соль меньер и бёф бургиньон, и они будут запивать их бургундским и бордо под беседы о новой литературе и положении в мире после войны.
К ней в лавку будут захаживать видные литераторы, а может быть, и редактор «Литтл ревью» Маргарет Андерсон станет ее завсегдатаем.
Кто знает, вдруг она встретит свою Сюзанну в Нью-Йорке, где женщины-«компаньонки» смогут мирно жить вместе на Вашингтон-сквер, не привлекая косых взглядов соседей.
И возможно, ей не придется томиться по своей черноволосой безнадежно потерянной любви из Латинского квартала. Но увы, мать Сильвии, которая очень вдохновилась ее планами открыть французскую книжную лавку и принялась с энтузиазмом подыскивать на Манхэттене подходящее помещение, сетовала в письмах, что это столь же безнадежно, как искать вчерашний день.
В одном из них она писала: Уже чуть не проклинаешь Перемирие, потому что война определенно сдерживала арендную плату.
Теперь же все и каждый преисполнились оптимизма, деньги в этом городе утекают так же стремительно, как остатки беззапретного джина, взвинчивая цены буквально на все, что ни возьми.
Пессимизм матери хоть и отложил на время планы Сильвии, но не заставил отказаться от них. Ей суждено было обзавестись собственной книжной лавкой.
Не выгорит с Нью-Йорком, так получится в Бостоне. Или в Вашингтоне. Сильвия не желала сдаваться. Она получила письмо от своей сестры Холли, напомнившее, что в мире существуют и добрые вести и что настойчивость приносит плоды: Избирательные права женщин теперь законодательно закреплены в нашей стране! Наши старания увенчались успехом! Жду не дождусь, чтобы впервые проголосовать.
И плевать мне, что там болтают другие, всё равно я считаю, что дело стоило той цены, что мы за него заплатили, — Сухого закона, за который, как ты знаешь, ратовали многие наши сестры-суфражистки.
Иногда мне даже казалось, особенно под конец, что они больше жаждут отвратить своих мужчин от пьянства, чем с помощью выборов изменить свою страну.
Похоже, кухня по-прежнему заправляет жизнями представительниц нашего пола. Лишь одно письмо расстроило Сильвию, и оно пришло от Адриенны.
Сюзанна вышла замуж за сына друга своего отца, тот много лет был влюблен в нее. Да и как можно не любить Сюзанну? Они счастливы, правда, во время их свадебного путешествия я очень по ней скучала.
К моей радости, как только они вернулись в Париж, она вернулась в лавку, и всё нынче вроде бы вернулось на круги своя. Сильвия перечитала этот абзац столько раз, что слова поплыли у нее перед глазами.
Замужество, должно быть, дало определенные удобства, потому что она не думала, чтобы Сюзанна, подобно Киприан, наслаждалась радостями близости с мужчиной; из уст красавицы Сюзанны она и намека такого ни разу не слышала.
Сильвия просто не могла взять в толк, кому и какую пользу оно бы принесло. Что брак давал жениху и невесте — не говоря уже о возлюбленной невесты? Или тут замешано здоровье Сюзанны? Адриенна на этот счет ничего не писала, а Сильвия не спрашивала.
Когда закончился ее контракт с Красным Крестом, Сильвия уже знала, что пришло время открыть новую главу своей жизни. Но сначала ей требовалось еще раз навестить Париж.
Он приманивал ее чарующим зовом очередной сладкоголосой сирены, норовившей сбить Сильвию с ее стези. Определенно, то была сирена. Но тогда почему этот зов больше напоминал мольбу Пенелопы к Одиссею — отчаянный любовный призыв вернуться домой, преодолев всю огромность разделяющего их расстояния? * Речь идет о Первом компьенском перемирии — соглашении, заключенном в 1918 году между Германией и Антантой и положившем конец фактическим военным действиям Первой мировой войны.
— Прим.
ред. ** Уитмен У. Листья травы: сб. Из цикла «Дети Адама» / пер. К. Чуковского.